Понос не пуля согнет

   Глава 1

   «По той стежке у нас не ходят»

   1

   В Гуте, на станции, лейтенант истратил последний талон и пообедал. Все вокруг было разбито и сожжено, водонапорка светилась от пробоин. Летняя столовая, сколоченная из жердей и горбыля, слегка покачивалась от ветра. Уцелела огромная старая шелковица. На ветвях дерева сидели, объедаясь темно-фиолетовыми плодами, станционные пацаны, лица их и рубашки были в шелковичном соку. Когда-то и он сидел вот так, ожидая поезда.

   Здесь был, по фронтовым понятиям, глубокий тыл, и люди не боялись бомбежек. Не смотрели в небо, ходили выпрямившись и неспешно. Немолодая подавальщица в тапочках, сползавших с опухших ступней, принесла миску борща и сказала с важностью: «Мьясной». Мяса в борще не было, но плавали пережаренные шкварки, напоминающие о пожарах и пепле.

   От горячей еды хрипы в груди утихли.

   К столовой подъехала «летучка», битая полуторка с деревянной кабиной без стекол. На крыше фанерка: «Ж.д. ст. Гута – г. Малинец». Лейтенант, хотя был еще голоден, оставил борщ и, схватив сидор, выбежал к грузовичку, волнуясь и ощущая приближение счастья, о котором думал три года.

   До Малинца было верст пятьдесят, а оттуда, если подвернется попутка, еще часика три песчаным шляхом, в леса. В Глухары. А в Глухарах Тося. Обнимет или застесняется? Если не решится, он сам обнимет ее и поцелует. При всех! При отце и матери ее, при сестре. У него, как писали в довоенных книгах, самые серьезные намерения.

   Полуторка прыгала и скрипела. Настоящие леса еще не начались. Разбитая техника на обочинах казалась ему привычной частью пейзажа. В заднем окне кабины он видел затылки шофера и пассажира. Пассажир положил на портфель нарисованную от руки карту. Доносились обрывки разговора.

   – Сен-Ло взяли, так? Я бы пошел на Авранш, а далее на Ренн.

   – Ну, факт! – согласился шофер.

   – А далее прямо на Брест!

   – Шо, Брест? Его ж взяли. Меня там поранило.

   – То французский Брест.

   – От бисовы дети! Название сперли!

   Разговор в кабине заглушали беседы в кузове и меканье козы.

   – Ну, а кум чого́?

   – Кум ничо́го.

   – На шею кошелем не дави.

   – Получають они похоронку, а ей не показують.

   Карта у пассажира была заманчивая. На синем акварельном пространстве белели буквы: «Ла-Манш».

   – Ну, а этот, Эйзенхаур? – спрашивал шофер.

   – Айк? Голова! Но нерешительный.

   – А этот… Мангоме́ри?

   – Монти? Стратег! Но оперативно вялый! Не вполне решительный.

   – Эх! Второй фронт открыли, техники нагнали – студера́, доджа́, а решительности нема! – возмутился шофер.

   – Подержи, лейтенант! – соседка по лавке протянула орущий сверток.

   Соседка была молода и привлекательна. Она, не стесняясь, расстегнула кофту и открыла грудь с набухшими сосками. Лейтенант отвел глаза. Соседка усмехнулась и забрала младенца. Крик оборвался. Зачмокало и засопело.

   Красные и синие стрелы покрывали карту пассажира, утыкаясь в названия: Котантен, Бретань, Шербур, Валонь, Тили… Тогда, летом, накануне войны, Тося дала ему поцеловать грудь. У нее неожиданно – недавно еще ничего не было заметно – ситцевое платьице в мелкий цветочек стало тесным и обтягивающим. Она расстегнула пуговку, и его, девятиклассника, пошатнуло, как от удара. «Вот!» – сказала раскрасневшаяся Тося и спрятала грудь. У него на губах до сих пор жил этот вкус чего-то прохладного, нежного и острого. Он часто, случалось, даже под обстрелом, вспоминал этот поцелуй. В эти секунды он ничего не видел и не слышал. Тело становилось звонким и стекленело.

   – Если б сразу на Сен-Совер-ле-Виконт, – сказал, запинаясь, пассажир.

   – Жукова туда надо! – грозно сказал шофер. – Жукова!

   Младенец отвалился от материнского соска и тут же заснул.

   – В Житомире соль сто пятьдесят склянка, а в Гомелю двести, – жаловалась старуха.

   – Он к ней ходил, ходил, дай сошлись, – доносилось из дальнего угла кузова. – Ноги нет, так он счетовод, чего ему!

   Полуторка подпрыгнула. Коза взвыла человеческим голосом.

   Младенец взлетел и опустился на руки мамки. Та почему-то привалилась к лейтенанту. Дыхание ее было горячим.

   – Ты гляди, куда руляешь! – закричал старик.

   Шофер обернулся:

   – Та то просто яма. Я, было дело, на мину наехал – от это тряхнуло!

   2

   Грузовичок, въехав на разбитый булыжник площади, затормозил у сарая с надписью «Автостанция». Здания после боев носили следы поспешного ремонта. Лейтенант не узнавал уютного зеленого городка. Кирпичный дом с башенкой, похожий на замок, был исполосован строчками от пулеметных пуль – нашего «Горюнова» и немецкого, более густо бьющего «МГ». Видно, домишко переходил из рук в руки. Теперь в окне второго этажа торчал «максим».

   Раструб на столбе угощал жителей арией охрипшего «мистера Икс». Полуторку окружили бойкие городские пацаны.

   – Папиросы «Житомир», кури, пока не помер, пачка, десяток, штука, дымят без звука!

   – Кому поднести, подвезти, любые чемодане летят, як ероплане!

   Лейтенант решил спрыгнуть лихо, через борт, боль тут же ударила по ребрам. Он сдержался. Положив сидор, передал молодухе ребенка и чемодан.

   – Спасибочки, фронтовик! Захочешь – заходи!

   Она подождала вопроса об адресе, усмехнулась и пошла. Лейтенант посмотрел вслед. «Ребенок от фрица, что ли»? – подумал он беззлобно.

   Прыжок через борт все же сказался. В груди прокатился колючий ежик и выскочил кашлем. Лейтенанта согнуло и затрясло. Он прижал ко рту платок.

   Кто-то деликатно подергал его за плечо. Лейтенант отплевался в платок и выпрямился. Парнишка лет шестнадцати-семнадцати, со значками Осоавиахима и ГТО, подал ему сидор.

   – Ваш? А то пацаны у нас быстрые! – Он загляделся на награды и нашивки лейтенанта. От него пахло конским потом.

   – Ты с лошадью? – спросил лейтенант.

   Значкист не без гордости указал на кобылу, запряженную в бричку.

   – Махнем в Глухары?

   – В Глухары? – парнишка подумал. – Вообще-то надо. Народ поднимать.

   – А он чего, лежит?

   – Кто?

   – Народ!

   Парнишка осознал шутку и улыбнулся, открыв два выщербленных передних зуба. Протянул руку:

   – Просто активности не проявляют. Никола Абросимов. Секретарь райкома комсомола.

   – Ну как, секретарь, покатим?

   – Ладно! Только пистолет возьму и у мамы спрошусь.

   – У мамы? – удивился лейтенант. – Может, я кого другого найду?

   – В Глухары? Не, не найдете.

   Лейтенант забросил в бричку сидор.

   Из кабины опустевшей полуторки выполз, пятясь задом, плотный маленький человек в мятом полотняном костюме. Шофер свернул карту, подал ему раздутый, как мяч, портфель, рулон плакатов и закричал:

   – Кто за лектором с обкому?

   – Я! – отозвался Никола и виновато вздохнул: – Думал, не приехал!

   Лейтенант взял с сиденья свой сидор.

   Лектор, держа под мышками свернутую карту, рулон, а в руке портфель, шел к бричке. Обернулся, прокричал шоферу:

   – Правильно сказал: Жукова туда, Жукова!

   – А то, – отозвался шофер.

   Лектор забросил в бричку портфель и подал Абросимову карту:

   – Сначала охватим тружеников села!

   Комсомольский секретарь вздохнул. Он был расстроен. Вместо фронтовика получил в попутчики человека с портфелем.

   3

   У телеги стоял дедок. Лицо скособоченное, будто от укуса шершня.

   – Отец, людей возишь?

   – Жить якось надо, черта повезешь.

   – Давай в Глухары! – лейтенант достал пачку тридцатирублевок.

   – В Глухары! Та хочь мешок грошей – не поеду! – Дедок почему-то рассердился. – Торчишь тута, як пришитый, а он к ночи заявляется!

   – Какая ночь? Солнце вон где.

   – Так если б оно стояло. А то ж оно катится.

   – Темноты, что ль, боишься?

   – Темно́ты токо коты не боятся.

   Вконец расстроенный сивоусый дедок сполз в телегу и огрел лошадь кнутом. Пробормотал: «Молодому жизнь копейка, а нам полтина». Телега загрохотала по булыжнику, усеянному кучками навоза. Раструб репродуктора вдруг завопил: «Сильва, ты меня не любишь»! Далее забулькало. Пацаны, наторговавшись, галдели: «Савел, рупь отдай…» – «Який рупь?» – «Забыл?» – «Назавтра в детдом спихнут». – «Убежи!» – «Он и так кажный вечер ремнем»…

   4

   На стене автостанции висело объявление, химическим карандашом по фанерке: «Летучки с 16 ч не ходют. А/станция и почта с 16 ч не роботае». Похоже, теперь в Малинце жизнь заканчивалась именно в 16.00.

   Народ на станции, однако, устроился на весь вечер и ночь. Спали, кормили детей, курили нещадно. За перегородкой была видна склоненная голова, женщина в очках с толстыми стеклами читала.

   – Телеграмму дать можно? – спросил лейтенант.

   – Закрываемся! – женщина подняла голову и оказалась совсем молоденькой. – Пиши, лейтенант! – она улыбнулась.

   На столе лежали полоски обойной бумаги. Лейтенант взял ручку, смахнул муху. Чернил в непроливашке не было. Достал огрызок карандаша. Провел по грифелю языком: «Тося! Я в Малинце. Буду завтра. Я очень…»

   Задумался. Какая-то баба монотонно, сонным голосом рассказывала:

   – Ходив до нее, ходил. Такий из себя рудый… А после дывлюсь: вже черный… Чи волос покрасыв, чи то другой… От время!

   Лейтенант зачеркнул «очень». Зачем писать? Лучше сказать при встрече. Девушка за перегородкой прочитала, вздохнула. Стукнула печатью.

   5

   Меж стенами домов вклинились забегаловки типа «щель». Прочитал: «Буфет от Малинецкого сельпо. Посуда под залог». Над буфетом раструб репродуктора. Танго. «Счастье свое я нашел в нашей дружбе с тобой»…

   – Мороженого… пива… и ситро, – сказал лейтенант.

   – Пронесет, фронтовик, – продавщица немолодая, но тон игривый.

   – Понос не пуля, согнет да выпрямит.

   Она выбила ложку с мороженым в треснутую глиняную миску. Воткнула плоскую палочку. Мороженое показалось пресным, но у палочки был незабываемый вкус осины. И глиняная миска была знакома – с орнаментом «сосоночка» по краю. Так разрисовывали посуду на гончарне в Глухарах.

   Кто-то коснулся его погона: девушка, симпатичная. В беретике.

   – Фронтовик, угости мороженым.

   Лейтенант отдал ей миску. Продавщица бросила на беретик мрачный взгляд и стала качать насос. Пиво полилось в глиняную кружку.

   – А ты? – спросила девушка.

   – Я только вспомнить хотел.

   – А я Клава.

   Репродуктор над щелью, хрипя, лез в ухо, как таракан на ночлеге в избе. Девушка ела мороженое, он пил пиво.

   – А я Иван, – запоздало отозвался лейтенант. – Слушай, Клава, не знаешь, кто бы меня в Глухары отвез? Ну, может, мотоцикл у кого… За деньги.

   – Не… В Глухары не повезут. Обратно темно будет!

   – У вас тут куриная слепота, что ли, свирепствует?

   В городском радиоузле снова поставили «Счастье свое»…

   – А чего у вас везде музыка? – спросил лейтенант.

   – Дух поднимают, – ответил беретик. – Потанцуем? Или разучился?

   – Кто? Я разучился?