Если у солдата понос
Коварные хвори напали на наполеоновские войска еще в период подготовки к вторжению на территорию России. В мае 1812-го в итальянском корпусе отмечалась дизентерия, среди саксонцев разгулялся сыпной тиф, а польские полки сильно страдали от цинги. Но это были лишь цветочки — ягодки поспели после открытия военных действий против русских.
Тыловые службы французской армии (в их числе и военная медицина) не поспевали за стремительными маршами армейских корпусов. В результате с самого начала войны боевые подразделения оказались оторваны от своих тылов — нарушилось снабжение продовольствием и боеприпасами, затруднено было оказание медпомощи… Многие солдаты, не имея регулярного питания и нормальных условий для отдыха на маршах, заметно ослабели. Естественно, все это не могло не спровоцировать массовые заболевания.
Ослабленные цингой польские пехотинцы буквально сотнями оставались лежать на дороге во время форсированного передвижения от Слуцка до Могилева. Но чаще войска Наполеона одолевала иная болячка. «В течение более четырех месяцев, — вспоминал сержант наполеоновской армии Корнике, — мы помещали четыре горсти черной муки в котелок с водой и ели этот клейстер почти постоянно без соли. Вскоре все мы, от офицера до солдата, были поражены очень беспокойной болезнью, какой являлась дизентерия».
«Проблемы с животом» выкашивали армию интервентов куда более ощутимо, чем боевые действия. (Недуг не пощадил даже кронпринца Вильхельма — из-за дизентерии его пришлось эвакуировать в Вильно.) Командир 9-й французской дивизии генерал П.Мерль докладывал 3 августа 1812 г.: по штату его соединение имеет 5940 чел., но из-за распространения диареи способны участвовать в бою всего 5000 «штыков». Еще хуже обстояли дела в вестфальском корпусе: под Оршей очень много солдат были больны дизентерией. Л.Флек вспоминал, что здесь вестфальцы раздобыли множество меда из ульев и поедали его, не зная меры, чтобы утолить голод. Это привело к массовой дизентерии и даже к смертельным случаям.
В 3-м корпусе перед прилипчивой болезнью «капитулировала» 25-я (вюртембергская) дивизия. «Дизентерия уже раньше распространилась в армии, — записал М.Миллер, — теперь же она стала превращаться в эпидемию. Надеялись, что солдаты, благодаря отдыху и лучшему питанию, которые предоставляла занятая позиция, поправятся; но как раз теперь пало множество людей, которые во время постоянных тревог и движений еще насилу тащились». 21 июля, заняв Дисну, вюртембержцы устроили здесь госпиталь, в котором им пришлось оставить 7 офицеров и 572 солдат под присмотром медика К.Диллениуса. (Этот врач объяснял столь высокую заболеваемость дизентерией в том числе питьем воды из стоячих озер и болот и т.п.) В белорусских Бешенковичах 25-я дивизия оставила еще 300 больных. Пока двигались до Витебска, списки одолеваемых диареей пополнились тремя сотнями воинов, для которых пришлось открывать здесь госпиталь, а по прибытии в Лиозно вюртембержцы оказались вынуждены обустраивать очередную госпитальную базу для своих — на сей раз на 500 человек.
«Генерал Понос» нанес сокрушительное поражение 6-му Баварскому корпусу. Если в начале кампании, на биваке у Вильно, его бравая пехота насчитывала 25 000 человек, то уже через две недели в полках и батальонах осталось лишь около 9500 боеспособных воинов: даже без участия русских войск потери составили почти 14 тысяч человек, заболевших дизентерией и отставших.
Согласно подсчетам, проведенным польским историком М.Кукелем, к началу августа Великая армия лишилась 94 000 человек. Но из них всего 12 000 были потеряны в результате боевых действий — убиты, ранены или попали в плен. Остальные же более 80 тысяч — это заболевшие, обессилевшие, отставшие, дезертировавшие… Очень показательна статистика, приведенная в отчете из госпиталя, устроенного в местечке Глубокое. Вот данные за 27 июля 1812 г.: из 1006 обитателей госпиталя лишь 110 ранены в бою — 864 заболели «лихорадкой», у 18 цинга, а еще 14 имеют венерические заболевания.
Сено вместо бинтов
Разгоравшиеся все с большей силой бои против русских очень быстро исчерпали все резервы наполеоновской военно-полевой медицины.
У французов имелось собственное изобретение для использования в войсках — так называемые летучие амбулансы. Это были перевязочные отряды, снабженные легкими экипажами и потому отличавшиеся большой подвижностью. Штат дивизионного амбуланса состоял из 15 хирургов, 57 санитаров, в нем было 12 легких и 4 тяжелые повозки, на которых транспортировали носилки, перевязочные средства и продовольствие. Фургоны — двух- и четырехколесные, рассчитанные соответственно на двух или четырех раненых. В них имелись окошечки, две дверцы и специальные выдвижные койки с матрацами для укладки раненых. Инструкция гласила: хирурги и санитары, сопровождающие эти экипажи, передвигаются верхом; они должны прямо на поле боя оказать самую неотложную помощь — перевязать, остановить кровотечение и, уложив раненых в фургоны, направить их в тыл. Такие «санитарные летучки» хорошо зарекомендовали себя на протяжении нескольких предыдущих военных кампаний, однако французам так и не удалось создать нужного их количества. Во время войны 1812 г. полный штат амбулансов имелся лишь в гвардии.
У покорителей Европы, вторгшихся в Россию, катастрофически не хватало средств для лечения больных и раненых. «…Госпиталь, — писал в своем докладе генерал О.Коленкур, — имеет начальником храброго человека, который с горечью жалуется, что, заботясь о 600 больных, из которых 450 горячечных французов, в течение трех дней не может дать им никакого лекарства из-за нехватки медикаментов…»
Наполеон был очень разгневан действиями своих «снабженцев по медицинской части», когда произошло серьезное боестолкновение с русскими регулярными частями под Островно, — для помощи раненым тогда воинам оказалось совершенно недостаточно перевязочных и лекарственных средств.
Но еще больше проблем возникло у французов после кровопролитных боев за Смоленск, когда счет раненым пошел уже на тысячи. «…Мы ощущали большой недостаток в необходимых материалах, — писал главный хирург Великой армии Ж.Ларрэ (Ларрей). — Мне, как и раньше, приходилось измышлять разные средства, чтобы чем-нибудь заменить недостающие. Так, вместо белья, которое мы… израсходовали в первые же дни, я пользовался бумагой, найденной в архиве, здание которого было превращено в госпиталь. Пергамент заменял лубок, пакля и тонкая береста — корпию (выдернутые из чистого холста нити, употреблявшиеся для перевязки ран до появления марли. — Ред.), на бумагу же клали раненых…» А вот воспоминания другого француза, П.Боволье: «…Хирургов не хватало; кроме того, армия была лишена фармацевтических предметов; часть этих несчастных умирала из-за долгого ожидания первой перевязки, лишенные пищи, не имевшие даже соломы, чтобы дать отдых искалеченным членам, и изнуренные нуждой, раненые стонали от самых жестоких страданий. Вскоре эпидемия, вызванная заражением от трупов, лежавших вокруг города и даже в домах, уничтожила большую часть печальных жертв фурий войны». «Несчастные отдали бы последнюю рубашку для перевязки ран; теперь у них нет ни лоскутка, и самые легкие раны становятся смертельными, — отметил военный комиссар Смоленска Л.Пюибюск. — Мертвые тела складывают в кучу, тут же, возле умирающих, во дворах и в садах; нет ни заступов, ни рук, чтобы зарыть их в землю. Они начали уже гнить…» Еще один штрих к военным будням можно найти в записках доктора Мерсье, прибывшего в Смоленск через два дня после его взятия: «Так как госпиталей с трудом хватало для размещения всех раненых, прием в них больных был воспрещен, тем более что число последних было очень велико, и вот они, лишенные всякой помощи, вынуждены были тащиться вслед за своими полками до тех пор, пока не испускали дух где-нибудь на дороге или на биваке».
А ведь впереди было главное сражение русской кампании! Главный хирург французской армии получил приказ об организации соответствующей подготовки медицины за несколько дней до Бородинской битвы, находясь в Гжатске. «Известие это сильно меня взволновало, — записал Ларрэ, — так как все мои хирурги остались в Смоленске, а походные госпитальные фуры были позади. Для восполнения недостатка в военных врачах я попросил отдать в мое распоряжение всех полковых хирургов… Таким образом, я получил 45 хирургов и их помощников, которых и прикомандировал к Главной квартире».
Свой главный полевой госпиталь в преддверии генерального сражения с армией Кутузова французы устроили в Колоцком монастыре, в соседних деревнях разместились амбулансы; лазарет итальянской армии располагался под прикрытием Беззубовского леса. В знаменитый «день Бородина» всем этим «медучреждениям» выпала серьезнейшая нагрузка.
«В течение первых суток, — вспоминал Ларрэ, — я сделал до 200 ампутаций. Исход их мог быть вполне благоприятным при наличии у наших раненых убежища, соломы для постелей, одеял и достаточной пищи. Всего этого мы были, к сожалению, лишены… Раны, полученные в этом сражении, были тяжелые, так как почти все они были причинены артиллерийским огнем, раны от ружейных пуль были получены в упор и на очень близком расстоянии. К тому же, как мы неоднократно замечали, русские пули были гораздо крупнее наших. Большая часть артиллерийских ран требовала ампутации одного или двух членов».
Врачи отмечали страшную убойную силу русского штыка: «Ранения штыками были очень тяжелыми, за исключением случаев, когда пехотинцы отбивались от кавалерии. Удары саблями и пиками редко бывали смертельными. Ранения картечными пулями или осколками снарядов были менее опасными, чем ранения целыми ядрами…»
Согласно подсчетам, ранеными у французов оказались в Бородинском сражении 1 маршал, 37 генералов, почти 1500 офицеров и около 20 тысяч солдат. Обеспечить для такой массы изувеченных людей хоть мало—мальски сносные больничные условия в окрестностях Бородина оказалось почти невозможно.
«Наш полк, — вспоминал унтер-офицер Ф.Вагнер, — постигла печальная участь… охранять лазарет, расположенный в Колоцком монастыре. Боже, какое зрелище развернулось перед нами, когда мы вступили в эту мертвецкую. В каждом доме, в каждом сарае, в каждом хлеву лежали друг возле друга сотни раненых и искалеченных… В монастыре и в зданиях слободы насчитывалось более 13 000 этих несчастных, и никаких врачей, никаких медикаментов, никаких перевязок и никаких продуктов, чтобы удовлетворить их потребности… Некоторые из раненых… были перевязаны сеном… Поэтому в первые дни распространилась такая смертность, что наши солдаты при всем желании были не в состоянии сделать столько много могил, сколько было необходимо, чтобы похоронить умерших. Ужасно было видеть, как каждое утро из монастыря вытаскивали две или даже три сотни мертвецов… Повсюду не было ничего, кроме трупов. Ежедневно 200 человек из полка трудились над могилами, чтобы предать земле умерших… Колодцы, погреба и все, что подходило для этого, было наполнено умершими…» «Несчастные больные, которые там (в Колоцком монастыре. — Ред.) были скучены, тащились на большую дорогу, чтобы вымолить немного пропитания у проходящих», — дополняют печальную картину воспоминания интенданта Белло.
Большой помехой для интервентов стали раненые из армии противника. В «тыловом» Можайске их осталось, по разным данным, от 6 до 16 тысяч.
Из воспоминаний Ж.Ларрэ: «Наиболее удобные дома были заполнены русскими ранеными, которые не могли следовать за армией и были оставлены без всякой помощи. Все это были калеки, не имевшие возможности самостоятельно искать себе пищу. Многие умерли от жары и жажды и лежали теперь вперемешку с живыми…» А вот что записал доктор Мерсье: «Более десяти тысяч раненых, которых русские не имели времени эвакуировать, заполнили дома, церкви и даже лежали грудой на площади в центре города за неимением другого места. Ужас этого зрелища усиливался еще более необходимостью, выпавшей на нашу долю, выгнать этих русских раненых из домов и церквей, чтобы очистить место для раненых соотечественников». Другой очевидец событий, Л.Конради, подтвердил, что французские гвардейцы без пощады и сострадания вышвыривали русских на улицы, чтобы освободить себе место. «Поэтому мы нашли улицы и свободные места в Можайске заполненными русскими мертвецами, которые умерли здесь из-за отсутствия ухода, непогоды и голода. Они были постепенно зарыты своими военнопленными товарищами». А. Белло де Кергор вспоминал: «Шестьсот русских раненых валялись в садах, где они питались капустой и человеческим мясом, а в этом недостатка не было! …Многие из этих несчастных погибли».
Никому не нужные
Захват Москвы, с одной стороны, обеспечил интервентам большие возможности для устройства новых госпиталей, но с другой стороны — «подарил» новые проблемы. Французское правление в городе началось с уже ставшей к тому времени традиционной «зачистки»: «Из больниц Петропавловской, Екатерининской, Голицынской и Куракинской больных всех неприятель выгнал и положил там своих», — вспоминал П.Волконский. По распоряжению Ж.Ларрэ Шереметевскую больницу (странноприимный дом. — Ред.), где имелась лучшая в городе аптека, превратили в «элитное» медучреждение: там лечились больные и раненые из гвардии. Голицынскую больницу приспособили под госпиталь для офицеров. Простым солдатам предназначались несколько менее благоустроенных больниц. Всего в московских госпиталях лечилось около 15 000 французов. Среди прочих лечебных заведений у захватчиков была и своя «кремлевка». А.Коленкур вспоминает: «В одной из боковых построек Кремля я устроил госпиталь для императорского двора. Там был безупречный уход за людьми».
Московский период продлился для интервентов недолго. Уже в начале октября Наполеон, который задумал «большой маневр», желая «оставаться хозяином своей операционной линии» и не держать главные силы армии «привязанными» к старой русской столице, распорядился начать эвакуацию тылов — и в первую очередь раненых — из Москвы в Смоленск. Но откуда взять огромное количество повозок, необходимых для этого? Лишь около 200 «экипажей» выделены были по приказу армейскими корпусами, оставшуюся «недостачу» решено было восполнить за счет военных транспортов, подвозящих в армию грузы с запада, и частных подвод, в том числе реквизированных в селах.
Но больных и раненых было слишком много. В конце октября, когда отступление интервентов от Москвы уже набрало силу, появился приказ: всем имеющим повозки забрать с собою хотя бы по одному раненому. Под это распоряжение попадали офицерские и генеральские кареты, тележки маркитанток… Бонапарт распорядился погрузить некоторое количество раненых в парадные экипажи из императорского «гаража».
Хотя нарушителям приказа грозили серьезными карами, однако от выполнения его всячески уклонялись. Даже взяв нежелательного «попутчика», от него старались поскорее избавиться. «Во время ночных лагерных стоянок или в пути, когда этим несчастным нужно было сойти или перевязать раны, их бросали на произвол судьбы». Вот конкретный пример, отмеченный в записках Сегюра: «Несколько раненых было размещено на повозки маркитантов. Фуры этих негодяев были нагружены добром, награбленным в Москве, и они с ропотом недовольства приняли новую ношу… Но едва мы отъехали на несколько шагов, как эти маркитанты стали отставать. Они пропустили колонну мимо себя, затем, воспользовавшись недолговременным одиночеством, побросали в овраги всех несчастных, которых доверили их заботам».
Часть своих недужных воинов французам пришлось оставить на милость противника. Сотни солдат Великой армии были брошены в Москве, в импровизированных лазаретах на пути отступления. (Аббат А.Сюрюг утверждал, что французы, покидая Москву, «оставили больше двух тысяч раненых, которые помещались в Голицынской больнице и Воспитательном доме».) Противники теперь поменялись ролями. Преследуя наполеоновские войска, русские сотнями и тысячами брали пленных в захваченных ими полевых госпиталях. Только в Вильно наша армия пленила почти 15 тысяч человек, в том числе 7 генералов. В других источниках упоминается еще большее количество «человеческих трофеев». Однако почти все эти в недалеком прошлом бравые воины, невзирая на усилия оставленных для ухода за ними французских медиков, теперь были смертниками: их убивали мороз, голод, разгулявшаяся эпидемия тифа, гангрена. Один из врачей говорил, что в его госпитале «из двух тысяч человек умирает ежедневно от пятидесяти до восьмидесяти». По имеющимся свидетельствам, за 4 месяца в госпиталях Вильно умерло около 2000 наполеоновских офицеров и 20 000 солдат. «Все улицы были наполнены смрадным дымом, — писал очевидец, — ибо почти перед каждым домом были зажжены разные горючие материалы, даже просто навозные кучи, для того чтобы рассеять заразу от множества лазаретов».
* * *
Санитарная служба стала ахиллесовой пятой армии Наполеона: немногочисленная, слабо оснащенная оборудованием, испытывающая острую нехватку лекарств, перевязочных средств… Несмотря на профессионализм и самоотверженность французских врачей, справиться с разгулом инфекций и другими «подарками» суровой русской действительности интервентам так и не удалось. Цена этому — десятки тысяч человеческих жизней, значительная часть которых оказалась «небоевыми потерями».
Редакция благодарит Научно-методический центр и музей Главного военного клинического госпиталя им. Бурденко за предоставленные материалы.
Источник
ФОТО: Фото автора
В картине со здоровьем солдат срочной службы при желании легко увидеть портрет нынешнего молодого поколения в целом да и отражение всего нашего общества. Такой вывод напрашивается из беседы корреспондента «Инфопресса» с и.о. старшей сестры медицинского центра дислоцированного в Йыхви Вируского пехотного батальона Сил обороны Эстонии Ольги ВЕСКИМЕТС. Она работает в медицинской службе батальона уже 21 год.
– Госпожа Вескиметс, каково состояние здоровья призывников, приходящих в батальон сейчас в сравнении с тем, что было 10-20 лет назад?
– Хуже стало здоровье. С другой стороны, жалобы медикам бывали и раньше, но как претензии со стороны солдат они не звучали. Ребята были ответственнее. Сейчас же складывается впечатление, что свои права солдаты твёрдо усвоили, а про обязанности как-то забывают. Они могут прийти и начать требовать: «Назначьте мне вот это, вот это и вот это!». Назначьте, и всё тут. И с ходу отказать мы не можем. Как психолог, сидишь на приёме и уговариваешь: «Вот это тебе нужно, а вот это не нужно…». Потому что у нас ведь тоже считают деньги, а с этими обследованиями и анализами связаны такие сумасшедшие расходы, что наш батальонный центр впору бывает назвать «исследовательским институтом».
– А эти претензии со стороны ребят на обследование и помощь – они, с вашей точки зрения, обоснованные?
– Не все. При любом обращении мы сначала собираем анамнез, задаём уточняющие вопросы и в результате составляем картину – придумывает человек, или не придумывает, или это симптомы чего-то другого. Соответственно, нуждается он в обследовании или нет.
Есть симптомы, которые проявляются не сразу. Например, солдат говорит, что в детстве упал со скамейки, ударился и теперь у него нездорова нога. Как на это отреагируешь? «Подождём, надо посмотреть, как под нагрузкой нога будет действовать, и если будут какие-то изменения – тогда…». Другой требует, чтобы его обследовали, потому что у него «спина болит три года». А дома к семейному врачу обращался? Нет. Причина понятна: там человек сам себе нагрузку регулировал, а здесь нагрузку дают командиры. Среди ребят, на самом деле, сейчас очень много нетренированных. Для них пробежать один несчастный круг в полтора километра – это и одышка, а то и обморок.
– Жалобы на здоровье переживают всплеск после прихода каждого очередного призыва?
– Интересно, что ребята, которые приходят в июле, – как-то поздоровее, что ли. А вот октябрьское пополнение – честное слово, такое ощущение, что собирают со всей Эстонии больных и к нам (смеётся). Впрочем, когда мы ходим на ведомственные совещания по медицине, выясняется, что это и другим воинским частям знакомо.
Заметно ещё, что у старших по времени службы солдат походы в медсанчасть сокращаются после прихода в батальон младшего пополнения. Среди старших ведь будущие сержанты, которым командовать новичками, так что свой авторитет ронять они не хотят.
– Чем же заканчиваются приходы к вам солдат с жалобами на здоровье?
– Если солдат пришёл с жалобами, но визуальных симптомов нет, тогда веришь человеку. Назначаем препараты, чтобы убрать симптом. На месте делаем анализы крови и мочи. И снижаем нагрузку. То есть записываем в специальную книжку, какие упражнения он может делать, а от чего освобождается. С этими записями знакомится его непосредственный начальник. Если солдат освобождён от бега, он не бегает со всеми, но ходит вместе с ними. Если он даже и ходить не может, тогда назначаем казарменный режим. Конечно, при этом ослабляется физическая подготовка, и наши командиры «стонут» – ведь тормозится процесс учёбы. И так уже все нормативы снижены, потому что год от года военные медики бьют в колокола, что идут больные, больные, больные…
– В каких случаях всё-таки кладут в палату лазарета?
– При высокой температуре. При различных острых заболеваниях, включая, кстати, и зубные флюсы – потому что это воспаление рядом с головным мозгом. Но больше, чем неделю, солдаты здесь не проводят. А когда анализ крови и температура нормализуются – следуют выписка и освобождение от интенсивных нагрузок.
– Пресловутая неприспособленность «компьютерного поколения» как проявляется?
– Со стороны пищеварительного тракта. Ведь что они за компьютером едят? Чипсы и «кока-колу». А здесь – нормальный солдатский обед. Чтобы его переварить, у них должна перестроиться пищеварительная система. И пока это происходит – у кого понос случится, у кого запор, у кого проблема газоотделения. Кишечник начинает работать. А их же в комнате по десять человек, парень газы не может выпустить, держит в себе, и потом живот начинает болеть.
У нас проводился опрос в столовой: как вам нравится то, что наши повара готовят? И, знаете, был довольно солидный процент скучающих по хот-догам, гамбургерам, чипсам. Есть солдатский буфет, так там чипсы с ходу разлетаются.
– Жалобы жалобами, но всё же за восемь-одиннадцать месяцев службы какая-то адаптация у молодого человека происходит?
– Происходит, а как же! Скажем, вот пришёл призыв. И они все хоть по разу, но побывают у нас за месяц. Потом формируется какая-то группа постоянных посетителей медицинского центра – те, которых доктор приглашает, и те, которые сами приходят. А остальные потихоньку осваиваются. Самое трудное – это первые три-четыре недели. Через месяц они уже адаптируются: свой отряд, друг друга знают, кто-то успел подружиться, становится интереснее учёба, крепнет желание пройти все испытания. И когда заканчивается курс молодого бойца, из двухсот новобранцев наших «клиентов» остаётся человек 15. Процент небольшой.
– Бывает, что комиссуете?
– Да. Если у солдата, допустим, случился при нагрузках маршевый перелом, то мы проводим полный курс лечения, потом он проходит реабилитацию в реабилитационном центре Сил обороны в Сели, обследование и, когда выздоравливает, идёт на комиссию.
– По вашим наблюдениям, в целом, к чему больше стремятся заболевшие солдаты, – «откосить», ослабить нагрузки либо, наоборот, преодолеть все трудности?
– Мотивация «пусть меня скорее вылечат, и я вместо полутора километров пробегу три» бывает у единиц. Эти люди просят нас: «Дайте мне скорее лекарство, а то у меня занятия», «У меня вчерашняя температура уже прошла, отпустите в казарму». В основном же те, кто болеют, делают это, можно сказать, с удовольствием. Бывают даже такие, кто не верит, если им отвечаешь, что сейчас мест в палатах нет. Пойдёт и проверит: «А я видел, у вас есть места! Положите меня! Я не могу там, в казарме…».
– Сколь травмоопасна военная служба и в особенности учения?
– За всё время, что я работаю, смертельный случай в батальоне был в середине 90-х. Сейчас охрану на КПП несёт «кайтселийт», а тогда это были сами солдаты с оружием. И вот на одном из таких дежурств и случилась смертельная травма. Сегодня ребята получают оружие только перед стрельбами. А когда эти стрельбы идут на полигоне, то мы всегда с машиной рядом наготове. Но техника безопасности в батальоне безупречная. Возле каждого солдата стоит инструктор и смотрит, чтобы он, не дай Бог, куда-то не повернул ствол.
– А во время учений с выездом в лес вы тоже обеспечиваете медицинское сопровождение?
– Да. Но сейчас у нас расширили площадь батальона, включив в него кусок леса, и учебные лагеря проходят здесь, практически на территории части. Мы ходим, проверяем их. Травмированных нет. Они по лесу не бегают. Это раньше носились, и было много случаев, когда ветки ударяли по глазам.
– Солдаты приходят из семей с разным достатком. Сталкиваетесь с тем, что некоторые «на гражданке» недоедали и выросли дистрофиками?
– Нет, таких у нас не было. Лет двенадцать назад пришёл та-акой худенький призывник, прямо тростиночка. Доктор стал рассчитывать его индекс массы тела, и оказалось, что солдат в норму всё-таки вписался. Что касается солдатского питания, то приходилось слышать разные мнения солдат. Одни говорили: «ой, невкусно готовят», а другие возражали: «а я и дома так не ел, чтобы и вкусно, и из трёх блюд».
– Наверняка при адаптации к службе бывают проблемы не только физического, но и психологического характера…
– Да. В батальоне есть капеллан, к которому можно обратиться. А когда капеллан не может справиться сам – приглашаем психолога из Тапа. Он с солдатом беседует, а потом высказывает нам своё мнение – что можно сделать, как помочь.
– А в чём суть психологических проблем?
– Дома парень был один в небольшой семье, а тут с утра до вечера вместе с другими, нет приватности. Для некоторых в такой ситуации даже в туалет сходить становится проблемой. Или бывает, что не понравится сосед по комнате, – и начинают на этом себя «накручивать». Кого-то раздражает, что сержанты кричат. Но они ведь кричат, чтобы их услышали, поскольку в казарме всё время шумно… Иногда проблема решается, если с солдатом по душам поговоришь, успокоишь. А некоторые не «уговариваются». Тогда – к специалисту.
Лет пять назад у нас были три мальчика, у которых в сумрачное, бессолнечное время года начиналась депрессия. На стенки они не бросались, но в лазарете у нас лежали. Такие ребята хорошие, так по хозяйству нам тут помогали, жалко было, что их комиссуют, но они, увы, для службы совсем не годились.
– Раз-два в год Эстонию «захватывает» эпидемия гриппа и ОРЗ. А на территорию батальона вирус на КПП не пропустят?
– Против гриппа мы проводим вакцинацию. Кстати, на днях начнём, чтобы успеть до очередной гриппозной волны. Да и близкие к солдатам в гости приезжают, не за горами рождественские отпуска. Надо быть готовыми к тому, что из-за ворот действительно могут принести инфекцию.
С вакцинацией, вообще, есть проблема. Нам дают очень мало информации о том, какие прививки ребята получили в школе. В сопроводительных медицинских документах пишут: «вакцинация согласно схеме», «согласно возрасту», «см. в карточке». В какой карточке я это посмотрю?! Очень малый процент приходит со специальными книжками вакцинации, куда чётко заносится, что он получил. Другая проблема: очень мало привитых против клещевого энцефалита. Мы делаем эти прививки сами, потому что солдаты ходят в лес, а у нас район в смысле клещей опасный. Актуальны и прививки от дифтерии и столбняка. Главный эпидемиолог Эстонии говорит: если у вас нет о человеке данных по поводу его прививок – считайте его «чистым листом».
– «Они приходят, а мы не знаем, какие прививки они получали». От кого зависит решение этой проблемы?
– Думаю, в первую очередь, должны родители позаботиться, потому что школьник сам не может все эти бумаги оформить. По окончании школы медицинскую карточку выпускнику дают в руки, и он должен отдать её семейному врачу, потому что тот тоже не знает, какие процедуры человеку в школе делали.
Когда мы здесь проведём свою иммунизацию, то информация об этом напрямую к семейному врачу опять-таки не попадёт. Сначала мы выдавали уходящим карточки, но это накладно, и теперь делаем выписки, что он получил в армии такие-то прививки. Вчерашний солдат, по идее, должен отдать это семейному врачу. Если вспомнит об этом. А в идеале, должна быть создана объединённая компьютерная база данных.
– Что ещё, кроме перечисленного выше, входит в понятие «система наблюдения за здоровьем в Вируском пехотном батальоне»?
– У нас постоянно проводится санитарный контроль. Проверяем столовую. Берём пробы питьевой воды. Ещё у нас есть солдаты-доноры. Мы приглашаем к ним службу крови уже в первую-вторую неделю. Это и им хорошо, и нам: ребята-то проходят полное обследование крови. Если выявляются отклонения – нам сигнализируют и мы начинаем плотнее заниматься этим человеком.
– Видите ли вы какие-то недоработки врачей на этапе призыва? У вас не возникает системных претензий к работе призывных комиссий?
– Мы всё время держим обратную связь с ними. И каждый раз после осмотра призывников у нас возникают претензии к комиссии. Написано: у призывника стопроцентное зрение. А он приходит на третий день и говорит, что не видит. Проверяем: да, зрение не стопроцентное. Направляем к окулисту, и в результате парню назначаются очки. И всё это опять за наш счёт, то есть очки ему делают за счёт армии.
Может быть, в комиссиях слишком большой поток, и они не успевают разобраться со здоровьем каждого? Не знаю. А может, лучше вместо того, чтобы собирать анализы крови и мочи, они делали бы призывнику нормальную, объективную, оптометрию на приборах?
– Недавно изменились требования к здоровью призывников. Послабления или строже стало?
– Послабления.
– Каким болезням открыли путь в армию? Плоскостопию?
– Это уже давным-давно болезнью не считается. И со сколиозами приходят. А вот если у человека раньше были психологические проблемы, он обращался к психиатру и получал отсрочку, то теперь могут служить и такие ребята. Эти проблемы, конечно, не опасны, но сказываются при адаптации солдата. Если у него была до этого депрессия – он и здесь обязательно опять впадёт в неё.
Распространённой проблемой я бы назвала и инфантильность многих молодых людей. Тут дело не столько в здоровье, сколько в том, что они от детского возраста никак не оторвутся. Отсюда и жалобы в духе «вроде бы у меня что-то болит». Просто хочется, чтобы пожалели.
– Слушаю вас и думаю: наверное, у некоторых солдат в гражданской жизни столько встреч с медициной и не было…
– Это точно. Они сюда приходят, как к маме. Как ему плохое слово скажешь? Выслушаешь… и сама после этого приёма как выжатый лимон.
– Медицинский центр батальона правильнее называть союзником солдата или союзником командира?
– Мы всё время между двух огней.
Источник